потом снова взбирается вот и есть у него занятие, да и людям смотреть интереснее.
Вообще в зоопарке клеток много. Где-то среди других затерялся невысокий коренастый конёк — с виду обыкновенная лошадка, только грива коротенькая и торчком. На табличке написано: «Дикая лошадь Пржевальского…» Где-то славные курочки и петушки — не домашние, а ещё не приручённые переступают с лапки на лапку, клюют зёрнышки, им и горя мало, что вокруг сетка из проволоки: лишь бы корму хватало. А ещё дальше бегает из угла в угол без передышки, ищет выход из клетки лесная собака — волк. Голову пригнула, на людей не смотрит. На полу кусок мяса валяется, а она не ест…
— Чует серый, что плохо дело, — ухмыльнулся кто-то возле клетки.
А старушка, что рядом стояла, неожиданно вступилась за волка:
— Если б не этот серый, может, и собаки бы не было… Чего зря насмехаться…
А ведь и правда: это они, обыкновенные коровы и лошади, козы, овцы и куры, помогли людям выжить когда-то. С тех пор как человек приручил диких животных, стал пользоваться их шерстью, мясом и молоком, с тех пор как подружился с собакой, он почувствовал себя куда увереннее на свете. Больше он не останется голодным — даже если никого не убьёт на охоте. И сможет защититься от холода тёплой одеждой. В дороге его повезёт быстроногий, выносливый конь. А дом будет надёжно охранять верный пёс. Это им, диким приручённым животным, мы обязаны тем, что одеваемся в красивые вязаные свитера, спим под шерстяными одеялами, по утрам пьём молоко… Чем же мы им за всё отплатили?
С волками-то, может, ничего другого и не поделаешь — режут овец и телят, иногда нападают даже на человека. А вот, скажем, зубры — кому они помешали? Если и дальше так будем охотиться где попало и сколько попало стрелять, — скоро вовсе не останется на земле ни зверя, ни птицы…
Люди договорились между собой: охотиться не всегда, а только в определённые месяцы. Редких животных не трогать. И ещё — объявить заповедники, где охоту совсем запретить.
Хорошо, а что всё-таки будет с зубрами? Произошли же когда-то коровы от диких животных. Что, если попробовать наоборот: загнать стадо коров в лес подальше — пусть там дичают…
Ничего не получится — наши коровы без нас не проживут. Зимой для них нужно сено: кору и ветки деревьев они разучились есть. А чтобы они не простуживались в мороз, им нужны тёплые коровники: шерсть у коровы совсем короткая. Чем же они провинились перед нами, за что мы их будем мучить? Даже если бы две или три из них чудом уцелели и привыкли снова обходиться без человека — жить в лесу, находить себе пропитание, к тому же обросли бы густой длинной шерстью, — это были бы вовсе не зубры, а просто одичавшие коровы. Ведь сколько собака ни дичай — всё равно она не волк; кошка, хоть вовсе отбейся от дома, всё равно не будет рысью…
Люди попытались спасти оставшихся в живых зубров. Из разных зоопарков их собрали и привезли в заповедник, в лес. Среди них было и несколько бизонов. Огородили для животных просторные загоны, чтобы им здесь никто не мешал и чтобы можно было за ними вести наблюдения — подкармливать, лечить, помогать им… И случилось как будто чудо: животные, которым угрожала скорая и мучительная смерть, ожили, у них появилось потомство. Сначала в питомнике их было меньше десятка, а спустя десять лет — уже несколько сотен.
Рум родился в питомнике, когда там уже было достаточно населения, и он чувствовал себя среди своих братьев, сестёр и всех остальных животных и среди вольной природы заповедника так, будто находился на полной свободе. Он рос, набирался сил и привыкал к человеку, подчинялся тем же законам, что и его тысячелетней давности предки, и прислушивался к голосу медной трубы — в неё трубил Зубровод, созывая зверей к кормушкам. Впрочем, звук трубы — слишком громкий и резкий — был ему неприятен, и если он и спешил на её зов, то лишь для того, чтобы тот скорей прекратился.
Но он даже и не подозревал, что возможна иная жизнь, иная свобода — не ограниченная даже самым просторным загоном, без трубы, без кормушек и без людей, и что его предки когда-то именно так и жили…
7
Время шло. Рум из телёнка всё более превращался в могучего взрослого зверя. Грудь и плечи его раздались, голова сделалась ещё тяжелее и больше и была постоянно опущена, отчего горб выделялся заметнее, тёмно-бурая шерсть курчавилась, словно её завивали для красоты. Его ноги казались, быть может, слишком короткими для такого массивного туловища, зато бугры мускулов, которые перекатывались при каждом движении, свидетельствовали об их необычайной силе и выносливости.
Минуло в его жизни второе лето и вторая зима, и всё же он отличался от диких лесных животных, выросших без участия человека.
Рум видел лошадь и видел собаку — рыженькая лохматая собачонка, иногда прибегавшая с Зуброводом, жалась к ногам хозяина и заливалась озлобленно-трусливым лаем при приближении зубров, — оба эти четвероногие были слугами человека.
Но видел Рум и других. По деревьям сновали белки, которые не боялись человека, но и не доверяли ему, предпочитая оставаться на расстоянии, — шелушили свои шишки или просто сидели на ветке и цокали языком. Между прочим, Руму казалось, что они его дразнят, пользуясь своей недосягаемостью.
Зато бобр, обитавший в ручье, при виде человека немедленно скрывался куда-то, а вот Рум мог не раз наблюдать, как тот, выйдя на сушу, отжимает свою блестящую шубку или быстрыми зубами подгрызает стволы осин — бобр его не пугался, продолжал своё дело, когда Рум стоял на другом берегу или даже спускался к воде напиться.
Были здесь ещё крикливые сороки и сойки, чёрный дятел, целыми днями наполнявший воздух однообразным стуком, много других птиц помельче. В обилии водились лесные мыши и землеройки. Но это были существа совсем крошечные по сравнению с зубробизоном, и жизнь их была иной — заполненной мелкой суетой, копошением, писком, важными только для них заботами — Рум обычно не замечал их присутствия.
Однажды — это случилось ещё зимой, в феврале, — он встретился с незнакомцем, который не уступал ему ростом, разве только был стройнее и легче.
Лосиха стояла за стогом, и поэтому Рум её не заметил, пока не столкнулся нос к носу. Он отпрыгнул, а
